И получалось, что Леночка забегала на улицу Локтевскую, угол с Зайчанской площадью, будто бы для того, чтобы узнать: как там — все еще ничего не изменилось? Ах, ничего! Ну, тогда придется еще с полгодика обождать... Вот так, ни на кого не обижаясь и никого не обижая, как бы даже и несколько легкомысленно, она ждала и ждала своего часа. 

Какой это мог быть час? Корнилов не понимал.Зато когда стал нэпманом, понял.Он тогда с улицы Локтевской переехал на улицу Льва Толстого, № 17, а Евгения Владимировна переезд не приняла, отвергла новое жилье — и с таким ожесточением, какого Корнилов даже предполагать не мог, для Леночки же улица Льва Толстого, № 17 оказался домом родным, и казалось, будто история этого дома с нею была связана, будто они друг без друга существовать не могли — она и этот дом, только какой-то нелепый случай их на время разлучил. 

Маломальский факт из истории дома, любое о нем сведение, очертание любого предмета в этом доме как будто бы давным-давно было известно Леночке, и она говорила: 

— Что-о-о? Дом горел в семнадцатом году? А у меня дом в Москве горел в восемнадцатом! Что-о-о? В этом доме жил комиссар? И в моем доме жил комиссар! Что-о-о? Что-о-о? В этом доме был до революции Торговый дом? И в моем доме до революции был Торговый дом! 

В конце концов получалось так, что каждое слово, если оно относилось к дому по улице Льва Толстого, № 17, в той же самой мере относилось и к Леночке Феодосьевой. И — наоборот. 

...Значит, в семнадцатом году город Аул сгорел, дом № 17 по улице Льва Толстого сгорел тоже, причем одним из первых.Происходило дело при Всероссийском Временном правительстве, и хотя было оно Временным, это не помешало ему преобразовать уездный центр Аул в центр губернский, учредить соответствующие учреждения и канцелярии по полной для губернии норме, а как бы даже не выше этой нормы.